БОГ И СУДЬБА
Религиозность автора, отношение его к христианству и к язычеству, дух, которым проникнуто его произведение, - в высшей степени сложные проблемы, которые не удается однозначно разрешить исследователям "Песни о нибелунгах". Одни ученые, исходя из многократных упоминаний в эпопее бога, церковных обрядов, священнослужителей, утверждают, что она ни в чем не противоречит господствующей религии. Другие же, опираясь на анализ этики, жизненных установок и побуждений персонажей, солидаризируются с приговором, вынесенным эпопее Гете: grund-heidnisch. Противоречивость трактовки религиозно-идеологического содержания песии вынуждает быть сугубо осторожным в интерпретации соответствующих мест и высказываний.
Прежде всего приходится учитывать, что иные слова, которые в современном обиходе лишились прямой религиозной "нагрузки", полностью сохраняли ее в средние века. Таково понятие "грех". О грехе действующие лица песни обычно не вспоминают, ибо этика героического эпоса в значительной мере унаследована от языческой эпохи, хотя бургунды и изображены в виде христиан. Но в "Песни о нибелунгах" фигурируют не только христиане-бургунды, но и язычники-гунны. И в уста последних вкладывать слово "грех" особенно неуместно (см. строфу 1146: "попробовать не грех"). Ю. Б. Корнеев может возразить мне, что в данном случае это слово (в устах придворных Этцеля) употреблено не в собственном, "техническом" смысле, - согласен; но в том-то все и дело, что слово в нынешнем, стертом значении перенесено в совершенно иную эпоху и среду! [12]
Другой случай употребления слова "грех" в переводе не более удачен. В разгар боя между гуннами и бургундами Кримхильда не видит своего вассала Рюдегера и выражает разочарование и возмущение его поведением: она еще не знает, что маркграф мужественно пал, до конца исполнив свой долг вассальной верности. Потрясенный его гибелью, Фолькер, союзник Хагена, отвечает Кримхильде: "к несчастью, вы ошиблись, и коль я осмелился бы упрекнуть столь знатную даму во лжи, то сказал бы, что вы дьявольски его оболгали" (строфа 2230). Ю. Б. Корнеев переводит: "Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам..." Но Фолькер думает не о грехе, а об этикете, которого он не может не соблюдать, несмотря на всю трагичность ситуации и горе, им испытываемое. Опять-таки слово "грешно" применено переводчиком в несвойственном той эпохе стертом значении [13].
Не менее бурную реакцию вызывает смерть Рюдегера и у короля Дитриха Бернского. Он восклицает: "Не божья воля это... // Странна та месть, иль дьявол тут восторжествовал?" (строфа 2245 в переводе М. И. Кудряшева). Здесь кроется важный для средневекового сознания смысл. Люди той эпохи постоянно и неизбежно бились над загадкой теодицеи: если все в руке всеблагого господа, откуда в мире зло? Катастрофическое нагромождение злодеяний по мере приближения к финалу эпопеи, естественно, порождает этот вопрос, и ответ Дитриха типичен в этом отношении, - дьявол насмехается над божьей справедливостью. В переводе же Ю. Б. Корнеева откуда-то появляется "грех" ("Пусть грех простит им Бог!").
Тот же Дитрих, узнав об истреблении всей своей дружины, впадает в отчаяние. "Смерть не пощадила их из-за моего невезенья", "моя не-судьба допустила это", - восклицает он (строфы 2320-2321). Понятия min ungelucke, min unsaelde, здесь употребленные, имели совершенно четкое значение, которое они сохраняли с языческих времен и которое получили от германской идеи судьбы. Человек обладает личной "удачей", "везеньем", определяющими его поведение и поступки. В наибольшей мере удачливы, "богаты счастьем" князья, вожди. Дитрих сетует на то, что судьба от него отвернулась, вследствие чего его дружинники, ранее ею "прикрытые", оказались беззащитными перед лицом врага и погибли. И поэтому глубоко неверен перевод Ю. Б. Корнеева: "Наверно, за мои грехи меня карает Бог".
Трактовка переводчиком грехов по существу тоже подчас внушает серьезные сомнения. Об убийстве Зигфрида читаем: "Спокон веков не видел мир предательства такого!" (строфа 915), и еще: "Никто досель не совершал такой измены злой" (строфа 981). Так не мог сказать средневековый автор, ибо он превосходно знал о куда более злостном предательстве - о грехе Иуды! В подлиннике в первом случае читаем: "Такой неверности не должно было бы быть никогда!", а во втором: "Ни один герой с тех пор не совершал подобного злодейства" [14]. "С тех пор", а не "досель"!
Не очень повезло в переводе и черту. Увидев в первый раз богатырскую повадку и вооружение Брюнхильды, сватающийся за нее Гунтер подумал: "Сам черт живым не выйдет из рук такой девицы..." (строфа 442, перевод Ю. Б. Корнеева). Как так? Черта, согласно средневековым верованиям, вроде бы, можно одолеть, т. е. прогнать, посрамить его посягательства, но - умертвить?! Смотрю оригинал: "Сам черт в аду не защитился бы от нее". "Нюанс" существенный, не правда ли? [15] Для Средневековья подобное выражение еще не являлось, как в более позднюю эпоху, литературной гиперболой, образным высказыванием, - черт в то время воспринимался в качестве доподлиннейшей реальности, и столкновения с ним, сколь чудовищными и необычными ни были они, не считались невозможными. Когда Дитрих Бернский, а затем и Хаген во гневе и горе называют Кримхильду "дьяволицей" (valandinne, а не "ведьма", как в переводе Ю. Б. Корнеевьм строф 1748 и 2371), то это не ругательство, не просто бранная кличка (в современном употреблении), но констатация факта: обуянная жаждой мести Кримхильда, убийца собственного брата, одержима дьяволом, сопричастна нечистой силе!
Не всегда к месту поминается и всевышний. Завидев прибывших в Изенштейн чужеземцев, Брюнхильда любопытствует: "кого Господь в их дальний край привел"? (строфа 395). Но в оригинале нет упоминания Господа, и такое упоминание вряд ли подходило бы к сцене в сказочной стране [16]. Для ее изображения у автора эпопеи были в распоряжении свои, особые тональности и выражения.
Идея божьего воздаяния не слишком-то укоренилась в сознании героев (или автора?) эпопеи. Кримхильда, утратив Зигфрида, не возлагает на бога заботы о наказании убийц, - согласно германской этике, мщение было долгом родных и близких убитого. И там, где в переводе стоит: "Но по заслугам им Господь воздаст в свой срок и час" (строфа 1034), нужно читать: "да дарует Господь им такую удачу, какую заслужили они из-за нас". Бог не предполагается здесь в качестве карателя, и все дальнейшее свидетельствует о том, что эту функцию Кримхильда присвоила себе. Точно так же много лет спустя Кримхилъда, уже обдумывая месть убийцам, "обращается к Богу на небесах с жалобными стенаниями из-за смерти могучего Зигфрида", а не, как перевел Ю. Б. Корнеев, "молит... в слезах творца, У Чтоб он воздал за Зигфрида..." (строфа 1730).
Весьма странно в устах средневекового человека звучит заявление: "Другая вера - в супруге не изъян" (строфа 1262). Посланец Этцеля Рюдегер, сватающий за гуннского короля Кримхильду, разумеется, не мог произнести этих слов, появившихся только в новом переводе.
Выше уже упоминалась германская вера в судьбу. С понятием судьбы можно не раз встретиться в "Песни о нибелунгах", это немаловажный элемент и замысла, и композиции. Но переводчик недостаточно восприимчив к этому мотиву. Так, Этцель, которому удалось покинуть зал, где сражались бургунды с гуннами, говорит о всех крушащем Фолькере: "Еще спасибо, что хоть я от рук его ушел" (строфа 2001, перевод Ю. Б. Корнеева). Не говоря уже о том, что словечко "хоть" тут вряд ли к месту, так как заставляет читателя думать, что Этцелю нет дела до собственных воинов и союзников, нужно подчеркнуть отсутствие в данном переводе какого бы то ни было намека на судьбу. Между тем в подлиннике: "ich dankes minern heile", "благодарю свою удачу": Этцель определенно имеет в виду счастье, везенье, присущие монархам. Исчезло понятие "удачи" и из другого высказывания этого государя: Этцель, посылая свата к Кримхильде, молит бога о помощи послу (не "небо", как стоит в переводе, и не ясно, какого бога он имеет в виду: своего языческого или же бога христиан) и одновременно возлагает надежду на свое "счастье": "и да поможет мне моя удача" (gelucke, строфа 1154). Получив от маркграфа Рюдегера обещание выступить в бою на его стороне, Этцель обещает ему, со своей стороны, не оставить без покровительства его ближних в случае его гибели, но прибавляет: "я уверен, что в бою не ждет тебя кончина" (строфа 2165). Не ясно из перевода, на чем основывается такая уверенность. Смотрю в подлинник: "ouch truwe ich miriern heile". Король верит в свою удачу, а она распространяется и на его людей.
Персональная "удача", "везенье" мыслились вполне конкретно и "материально", это некое существо, охраняющее человека и его род. Но в "Песни о нибелунгах" присутствует и идея судьбы в более широком смысле. Под знаком неумолимой судьбы развертывается все движение сюжета второй части эпопеи. При переправе войска через Дунай Хагену было поведано пророчество, что никто из бургундов не возвратится живым из страны Этцеля. Трудно сказать, как мыслил себе это предсказание автор эпопеи: было ли то веление старогерманской судьбы (оно вложено в уста "вещих жен", русалок), либо воля господа (ведь спасение уготовано было одному лишь капеллану, который сопровождал армию и был сброшен в реку испытующим судьбу Хагеном)? Во всяком случае приговор высшей силы уже известен. Но вот прибывшие в гуннскую столицу бургунды на утро собираются в собор, и Хаген призывает всех и каждого покаяться пред богом в грехах и знать, "что к обедне идет в последний раз, // Коль царь небесный защитить не соизволит нас" (строфа 1856, перевод Ю. Б. Корнеева). Последняя оговорка в устах Хагена, не сомневающегося в правильности рокового прорицания, кажется нелогичной. Эта нелогичность вызвана опять-таки неточностью перевода, так как, согласно подлиннику, у Хагена имеется только одно сомнение: погибнут они сегодня или позднее (т. е. последняя ли это обедня в их жизни)? На божью защиту он рассчитывать уже не может, гибель вормссцев предрешена.
Еще одно замечание об отношении к смерти. Между германской героической поэзией и проникнутой церковным духом литературой, помимо всего прочего, имеется и такое различие. Христианство акцентировало тленность всего земного, тленность в буквальном смысле слова: труп гниет в могиле. Этого образа была лишена старогерманская поэзия. Убитый становится добычей не могильных червей, а волков и воронов, хозяйничающих на недавнем поло битвы; уничтожить врага значит дать пищу хищникам, - таков устойчивый поэтический оборот. "Песнь о нибелунгах" уже далеко ушла от героической песни, и тем не менее в ней нет мотива тления, убитый мертв - и только [17]. Поэтому слова перевода о том, что задетые мечом Ортвина Мецкого "тлеют в сырой земле" (строфа 231), кажутся мне привнесением в поэтику эпоса чуждой идеи и фразеологии [18].
ЛЮБОВЬ И БРАК
В куртуазном аристократическом обществе любовь и все с нею связанное не может не привлекать самого пристального интереса. Соответственно и в "Песни о нибелунгах" ей уделено большое внимание. В первой части эпопеи всесторонне обрисованы отношения двух пар - Зигфрида и Кримхильды, Гунтера и Брюнхильды. Эти отношения выражаются термином minne. Конечно, minne - любовь. Но эта любовь специфична, она нуждается в определенных квалификациях. Minne включает в себя служение рыцаря даме, добровольное ей подчинение; рыцарь считает себя ее вассалом, и видит в ней свою госпожу, - идеи и термины феодального обихода проникают и в словарь любви. Культ прекрасной дамы, зародившийся в провансальской лирической поэзии, и перенятый затем немецким миннезангом, способствовал спиритуализации любви в среде господствующего сословия, - она более не трактуется как простая и необязательная функция династического союза знатных домов, заключивших брачную сделку. Но minne включает в себя и чувственную сторону отношений между мужчиной и женщиной. Поэтому различали minne и hohe minne, "высокую любовь".
Hohe minne невозможно приравнять к любви в современном понимании хотя бы уже потому, что это чувство зарождается в герое задолго до того, как он встречается с предметом своей любви. Любовь начинается заочно. Зигфрид услыхал о красоте знатной Кримхильды, которой никогда не видел, и возмечтал о браке с нею. Что он о ней знает? То, что она - королевна и что она прекрасна собою. Этого достаточно, и Зигфрид решает домогаться ее любви и согласия ее "братьев " на брак. Рыцарь несовершенен до тех пор, пока пе испытает любви. Только это чувство и порождаемое им куртуазное поведение могут доставить рыцарю должную рафинированность, и Зигфрид мечтает о любви еще до того, как услыхал о существовании Кримхильды. Следовательпо, hohe minne возникает не как спонтанное чувство, вызванное реальным индивидуальным существом противоположного пола, но зарождается из потребности достигнуть состояния, в наибольшей мере соответствующего требованиям, которые предъявляются к личности представителя благородного сословия.
Возможно ли при переводе полностью учесть эти особенности понимания любви в рыцарском обществе? Наверное, это нелегко. Но во всяком случае Ю. Б. Корнееву стоило бы призадуматься над тем, передает ли содержание hohe minne употребленное им выражение "искренняя страсть" (строфа 131)? М. И. Кудряшев предпочел в этом случае "высокую любовь". Ведь Зигфрид, мечтающий о любви (буквально: "устремивший к ней все свои духовные силы"), все еще не видел Кримхильды.
Сказанное относится и к Гунтеру. Он тоже пожелал посвататься к Бргонхильде, не видя ее и зная о ней только то, что она красива, знатна и обладает необычайной физической силой. В первой же строфе VI авентюры, где впервые упомянута Брюнхильда, переводчик спешит сообщить нам, что "король и впрямь любовь питал к красавице одной" (строфа 325). В оригинале иначе: речь идет именно о намерении Гунтера за нее посвататься и о радостном ожидании им этого события, о его душевном подъеме.
С minne как чувственным влечением в переводе тоже обстоит не все благополучно. Гунтер, потерпев жалкое фиаско в первую брачную ночь, делится наутро своею горестью с Зигфридом: "Я к ней со всей душою, она ж меня, мой друг, // Связала и повесила на крюк в стене, как тюк" (строфа 649). Так перевел Ю. Б. Корнеев. Несколько более расплывчато выразился М. И. Кудряшев: "Я к ней, было, с любовью..." Но в подлиннике сказано "do ich si wande minnen", и означает это в данном тексте не душевное движение, а - to make love! Такое же значение имеет глагол minnen и в строфе 528. Смысл перевода Ю. Б. Корнеева: "Но не исторг у девы жених любви залог", признаюсь, мне не ясен, и я предпочел бы старый перевод: "Но не хотела дева ласкать в пути бойца // И сберегала ласки до самого венца...", если б и в нем, как и в новом переводе, вместо "венца" стояло - "свадебный пир". Дело в том, что церковное венчание в то время не было обязательным обрядом, и заключение брачного соглашения и сопровождавшее его торжество делали брак законным. "Венца" нет и в строфах 52 и 295. Наконец, там, где Ю. Б. Корнеев переводит: "чтоб ты в свой час и срок // Женой невесту Нудунга торжественно нарек", - надлежит читать: - "Так что ты сможешь ласкать ее нежное тело" (строфа 1906). Имеется в виду языческий брак.
Воздерживаясь от более детального разбора материала, я хотел бы лишь подчеркнуть, что понятие minne охватывало чрезвычайно широкий и сложный комплекс чувств и отношений, которые невозможно выразить как-то однозначно. Их диапазон простирается от крайней спиритуализации любви до прямолинейной чувственности [19]. Любовь, как и другие эмоции, в разные эпохи и в различных культурах приобретает специфическую окраску и своеобразные формы. Это, конечно, необходимо в полной мере принимать во внимание при интерпретации литературного произведения, которое отделено от нашего времени почти восемью столетиями и всею наполняющей их историей развития и трансформации человеческого эроса.
"НАРОД"
Повторю еще раз: "Песнь о нибелунгах" - рыцарская эпопея. Герои ее, все без исключения, принадлежат к аристократической верхушке общества - это короли, принцы, знатные люди из их окружения, могучие вассалы и слуги. Зигфрид, который в более ранних сказаниях и песнях был безродным найденышем, воспитанником сказочного кузнеца, перейдя в рыцарскую эпопею, превратился, в соответствии с имманентными для нее требованиями, в нидерландского принца, наследника престола, хотя следы предшествующей его трактовки еще и заметны в "Песни о нибелунгах".
Рыцарская эпопея игнорирует простонародье, оно в принципе но может фигурировать в ней. Когда речь заходит о подданных короля, то имеются в виду его благородные вассалы. Если упомянуты "бедняки", то обычно под ними подразумеваются не обездоленные люди, а недостаточно обеспеченные рыцари. Из неблагородных в песнь могут попасть лишь бюргеры, - поскольку действие песни в значительной части протекает в Вормсе.
Между тем в новом переводе "Песни о нибелунгах" появляется народ. Так, при описании торжеств в связи с посвящением Зигфрида в рыцарское достоинство в песни сказано, что в соборе царила невероятная давка: всем хотелось присутствовать при пышной церемонии. Как это переводит Ю. Б. Корнеев?
Пока во славу Божью обедня в храме шла,
Толпа простого люда на площади росла.
Народ валил стеною...
(строфа 33)
В оригинале упомянуты liuten, слово, которое весьма рискованно переводить в контексте этого произведения, как "простонародье". Например, при описании сцены роковой охоты, завершившейся убийством Зигфрида, тоже встречается это слово (строфа 961), но ясно, что здесь имеются в виду просто-напросто участники погони за зверем. Передача же в цитированном отрывке liuten как "народ" или "простой народ" привела к нелепице по существу: получается, что в то время как в храме на обедне присутствовала знать, толпа народа росла на площади! Между тем само собой разумелось, что церковную службу должны были посещать все прихожане, как знать, так и простолюдины. М. И. Кудряшев в свое время перевел точно: "В честь Господа обедня в соборе началась, / Неслыханная давка при этом поднялась..." Но Ю. Б. Корнеев, очевидно, склоняется к мысли, что когда собор посещают короли и знать, народ остается на площади. Сцена венчания двух пар, Зигфрида с Кримхильдой и Гунтера с Брюнхильдой, изображена в переводе точно так же, как и только что упомянутая сцена посвящения Зигфрида в рыцари: "Был полон храм, и вкруг него стеной стоял народ" (строфа 644). В оригинале просто: "началась давка" [20].
Может быть, переводчика смутило то, каким образом все вормссцы вмещались в собор? Но, во-первых, кафедральный собор обладал большой вместительностью, а город в средние века не был густо населен. Во-вторых, и главное, даже если бы мы предположили, что с точки зрения здравого смысла это невозможно, то нужно иметь в виду, что автора "Песни о нибелунгах" подобное соображение никак не могло остановить, - вспомним, что из пиршественной залы Этцеля, в которой загорелся смертельный бой между бургундами и гуннами, было выброшено семь тысяч трупов! В эпосе возможны и не такие вещи. Хаген умудрился переправить через Дунай в лодке за одну ночь многотысячное войско! Но в рассматриваемых сейчас цитатах меня занимает иное: неверна мысль, что сословное деление средневекового общества выражалось в том, что господа посещали собор, народ же как бы не имел в него доступа.
В начале V авентюры описан съезд в Вормс на праздник знатных гостей; их внешность, наряды, оружие вызывают всеобщее восхищение даже у тех, кто получил тяжелые ранепия в недавней войне против саксов. Не вызывает сомнения, что имеются в виду рыцари Гунтера. Во всяком случае, если выражение "al die liute ... uber al daz Guntheres lant" (строфа 270) достаточно неопределенно и может быть переведено как "парод" и "все бургунды" (хотя мне это кажется спорным), то появляющиеся в строфе 269 "досужные горожане", озабоченные тем, удастся ли королевский праздник, представляют собой вклад переводчика, а не самого автора "Песни о нибелунгах".
Оставляя вместе с Гунтером и его сподвижниками свою родину, Брюнхильда прощается с ближайшей родней. Переводчик считает, по-видимому, это недостаточным, и он заставляет ее проститься еще "с народом и страной" (строфа 526), хотя в оригинале "народа" вообще нет, а о стране сказано лишь, что она ее покинула.
Не упомянут в оригинале народ и в строфе 715 (в переводе "Народом Зигфрид правил со славой девять лет..."). Нет "простолюдинок" в сцене описания горя, вызванного гибелью Зигфрида (строфа 1037); в оригинале: "der guoten burgaere wip", "жены добрых горожан", а эти последние в предыдущей строфе названы edelen, - все лица, так или иначе соприкасавшиеся со двором и знатью, в изображении автора песни уже благородны. Нет "простого народа" и при встрече Кримхильды с женою маркграфа Рюдегера (строфа 1301), - здесь сказано о людях маркграфа, которые спешили навстречу знатной гостье верхом и пешими.
В сцене раздачи Данквартом даров гостям Брюнхильды упоминаются бедняки. Как полагает переводчик, они получали подарки, и выходит, что бедняки фигурировали среди гостей. На самом деле это, разумеется, не так. "Бедняк, кому богатством казалась раньше марка" (строфа 515), - вовсе не бедняк, так как марка была довольно крупной ценностью в то время. Упоминаемые здесь бедняки - это нищие, которые могли кормиться за счет тех, кто получил богатые подарки [21]. "И тот, кто накануне обноскам был бы рад, // Роскошною одеждой теперь дворец дивил" (строфа 516), - как попали во дворец в качестве гостей на свадьбе королевы нищие в обносках? Их там не было, ибо в тексте песни сказано: "По залу расхаживали в богатых платьях те, кто прежде никогда не носил столь роскошных одеяний". Данкварт раздавал подарки придворным, а не нищим.
Появление в переводе "Песни о нибелунгах" "бедняков" и "простонародья" размывает те незримые, но вполне четкие сословные границы, за которые мысль автора рыцарской эпопеи не выходила.
БОГАТСТВО
Вообще можно заметить, что не все благополучно в переводе с понятиями бедности и богатства. Следовало обратить более пристальное внимание на то в высшей степени важное обстоятельство, что в феодальном обществе эти понятия обладали сильнейшей сословной окраской. Термин riche в ряде случаев означал не "богатого", а "могущественного", либо объединял оба эти значения. Местами это учитывается в переводе, но иногда встречается неточная трактовка указанных терминов, в результате чего происходит искажение смысла текста.
Например, в IV авентюре рассказывается о том, как Зигфрид собрался было покинуть вормсский двор и как бургундские короли старались его удержать. "Dar zuo was er ze riche, daz er iht naeme solt" переведено: "Служил он не за плату - богат он без того" (строфа 259). Это звучит странно, ведь знатный рыцарь вообще служил не за плату, а за ленные пожалования либо за подарки господина. Здесь имеется в виду не плата за службу, подобная мысль в отношении нидерландского принца не могла прийти в голову средневековому поэту, превосходно знавшему отношения в феодальной среде. Называя Зигфрида riche, автор эпопеи имел в виду его сословную принадлежность, знатность и могущество, которые, разумеется, предполагали, в частности, и богатство, но отнюдь не являлись производными от него. Зигфрид был "слишком могуществен, знатен, для того чтобы ему можно было предложить подарки", - вот смысл этой фразы [22], ибо, согласно тогдашним представлениям, получение дара влекло за собой известную зависимость от подарившего, а Зигфрид считался равным по рождению и положению королю Гунтеру и его братьям.
Точно так же обстоит дело и в IX авентюре. Кримхильда принимает Зигфрида, явившегося в Вормс в качестве посланца Гунтера, чтобы известить о помолвке его с Брюнхильдой и о скором прибытии молодых. Она усаживает Зигфрида и благодарит за благую весть. "Мне было бы приятно вознаградить вас золотом за службу вестника, но вы слишком для этого знатны, и я навсегда останусь вам признательной" (строфа 556). Мысль Кримхильды в данном случае опять-таки состоит в том, что столь могущественному и благородному господину, как Зигфрид, нельзя предлагать даров, ибо это могло быть понято как намерение поставить его в зависимость от себя, следовательно, как оскорбление. Но влюбленный Зигфрид отвечает: "Даже если б тридцать стран были моими, и то я охотно принял бы подарок из ваших рук" (строфа 557). Зависимость от любимой его не только не страшит, по приятна. Здесь уместно вспомнить, что, согласно куртуазному кодексу, отношения между влюбленным рыцарем и знатной дамой строились по образцу отношений вассала к сеньору. Как это переведено Ю. Б. Корнеевым? Вместо указания на "знатность" в строфе 556 читаем: "Тому не нужно золота, кто им богат и так". А в строфе 557 "тридцать стран" заменены выражением: "Будь я... богаче в тридцать раз". Идея, лежавшая в основе пожалования даров, утрачена, все сведено к довольно плоской мысли, что Зигфрид богат и без золота Кримхильды!
С путаницей в отношении того, кто кому должен делать подарки, мы встретимся и в других местах перевода. Так, в упомянутой выше сцене торжества по случаю возведения Зигфрида в рыцарское достоинство шпильманы, бродячие певцы, получают, как это было принято при дворах, щедрые дары от хозяина. В переводе же Ю. Б. Корнеева даритель и одариваемые поменялись местами, и "щедрым и тороватым" оказывается "каждый приглашенный" (строфа 41)...
XXV авентюра открывается строфой, в которой читаем: "Гостей богаче вормсцев не видел мир давно". Но в оригинале стоит: "hocbgemuoter recken" (строфа 1506). Hochgemuot вовсе тте означает "богатство". Это одно из ключевых понятий рыцарской эпопеи, относящееся к феодальной этике, к стилю поведения знатного лица. В это понятие входят аристократический образ жизни, внушающий окружающим почтение; умонастроение и нрав, присущие благородному; надменность и высокомерие. То, что в этой же строфе упомянуты оружие и платье вормсских королей, служит не доказательством их богатства, а знаком их высокого социального статуса.
Маркграф Рюдегер, поставленный перед дилеммой: сохранить верность своей госпоже Кримхильде или дружбу с бургундскими королями, - просит Кримхильду и Этцеля освободить его от присяги вассальной верности и предлагает возвратить им пожалованные ему ленные владения ("земли с бургами"). "Пойду я на чужбину в изгнанье на своих двоих", совершенно точно перевел М. И. Кудряшев. Иначе у Ю. Б. Корнеева: "Уж лучше я в изгнание с сумой уйду отсель" (строфа 2157). Для рыцаря символом бедности, отречения от благ, коими он был наделен сеньором, служило то, что он не имеет коня, - нищенством знатный человек в любом случае заниматься бы не стал! [23]
Не менее странно звучат в устах Кримхильды слова о том, что напрасно они с Этцелем "не скупились" на дары Рюдегеру (королева еще не знает, что маркграф погиб, оставшись им верным вассалом): скупость при любых условиях была противопоказана сеньорам. Щедрость считалась неотъемлемым признаком господина и служила одним из главнейших его достоинств. В оригинале читаем: "Помогли нам, король Этцель, раздачи даров?" (строфа 2229).
На пиру, устроенном в Ксантене после возвращения Зигфрида с молодою женой, его мать Зиглинда щедро одаривала присутствующих. "Гостей, на праздник званных, она одела так, / Что в платьях златотканых ходил былой бедняк" (строфа 712). Откуда на королевском празднике взялся бедняк? Не знаю: в оригинале имеется в виду свита, и это было понятно уже М. И. Кудряшеву ("свита их / Ходила в златоцветных одеждах дорогих"). Но Ю. Б. Корнееву не достаточно и "бедняков", и он добавляет опять-таки от себя: "С вельможей знатным в пышности соперничал слуга"..., - вещь в сословном обществе вообще немыслимая!
Повелитель гуннов Этцель посылает свата к Кримхильде. Тот, убеждая ее принять брачное предложение, в частности, подчеркивает могущество Этцеля: "ему со страхом служат многие герои" (строфа 1215). Итак, величие средневекового монарха выражается в первую очередь в его власти над большим числом верных вассалов. В переводе Ю. Б. Корнеева это выглядит несколько иначе: "Богат владыка гуннов, могуч и знаменит". - Специфика феодального господства смазана.
Вот еще аналогичный пример. В XXXVII авентюре гуннский воин говорит Кримхильде о том, что ее сильнейший вассал Рюдегер не выполняет своего долга и не сражается за нее, хотя получил от сеньора немало "людей, земель и бургов" (строфа 2139). В переводе Ю. Б. Корнеева: "Немало он подарков, и замков, и земель / От вашего супруга в награду заслужил..." [24]. Люди, вассалы в обоих этих случаях исчезли! Автора "Песни о нибелун-гах", в отличие от переводчика, занимает не то, что знатные господа богаты, - что разумеется само собою и не представляет для него особого интереса, - но способы употребления ими богатства: оно доставляло им возможность быть щедрыми, привлекать на службу рыцарей, устраивать пиры, вообще вести куртуазный образ жизни. Это - главное.
К сожалению, переводчик далеко не всегда считается с сословным смыслом трактовки богатства в эпопее. Я позволю себе привести еще один пример.
Бургунды прибывают к гуннскому двору. Кримхильда встречает их неласково и, заметив недовольство Хагена, говорит ему: "А с чем таким из Вормса явились вы ко мне, // Чтоб рада вас принять была я у себя в стране?" (строфа 1739). Она явно намекает на отобранный у нее клад нибелунгов (о чем прямо говорит в строфе - 1741). Это ее замечание в высшей степени существенно для понимания смысла конфликта между Кримхильдой и бургундами. Тот, кто владеет кладом, тот могуч, тому принадлежит и власть, ибо клад в эпопее фигурирует в качестве символа господства; в сознании Кримхильды клад и власть слились к тому же с образом Зигфрида. Что же она слышит в ответ?
С усмешкой молвил Хаген: "Когда б я знал заране,
Что за гостеприимство вы требуете дани,
Поверьте, согласился б я по миру пойти,
Чтоб только вам, владычица, подарок привезти".
(строфа 1740)
Таков перевод Ю. Б. Корнеева. В действительности Хаген говорит Кримхильде нечто иное. Его насмешка выражается не в предположении, что королева требует от прибывших платы за гостеприимство, это было бы плоско и не задело бы ее. Смысл слов Хагена таков: "знай я, что вы, королева, примете подарок от меня, вассала, то, будь я достаточно богат, я бы вам что-нибудь преподнес" (ср. перевод М. И. Кудряшева, понявшего это место правильно). Ирония здесь глубже и злее: ведь в феодальном обществе подарки делают господа вассалам, вообще лица, которые стоят выше на социальной лестнице, тем, кто занимает более скромное положение, но не наоборот, ибо получивший дар считался подвластным подарившему: а королева, якобы, желает подарка от Хагена! Такое предположение оскорбительно. Вот в чем заключается тонкая издевка, вполне понятная средневековой аудитории: своими требованиями Кримхильда нарушает сословный этикет!
* * *
Теперь я хотел бы остановиться на интерпретации переводчиком двух эпизодов "Песни о нибелунгах", которые в высшей степени существенны для понимания ее концепции, - на ссоре Кримхильды с Брюнхильдой и на убийстве Кримхильдой Гунтера, а затем и Хагена.
ИЗ-ЗА ЧЕГО ПОССОРИЛИСЬ КОРОЛЕВЫ?
Ссора, происшедшая между юными королевами, представляет собой один из решающих моментов всего сюжета "Песни о нибелунгах", ее следствием явилось убийство Зигфрида, а от него тянется прямая связь к гибели бургундов. Что же послужило причиной этой поистине роковой ссоры? Как явствует из XIV авентюры, поначалу речь шла о том, кто из королей более удал и силен - Гунтер или Зигфрид, и пока женщины сопоставляли их личные достоинства, спор не перерастал в открытую свару. Взрыв последовал с переходом разговора на сословную почву. Насколько можно судить по переводу, Кримхильда впала в гнев после утверждения Брюнхильды, что Зигфрид - "простой вассал" Гунтера (строфа 821). Кримхильда говорит, что не поверит, будто ее братья и родня осмелились бы выдать ее за "подданного" (строфа 822). Слово за слово, и между королевами происходит обмен резкостями. Когда в тот же день они вновь встречаются у входа в храм, Кримхильда прямо называет Брюнхильду наложггицей Зигфрида и предъявляет доказательства - перстень и пояс. Разрыв становится полным и окончательным.
Все кажется логичным, - кроме одного: почему так разъярилась Кримхильда при словах Брюнхильды, что Зигфрид - вассал Гунтера? Ведь Зигфрид во время поездки вместе с Гунтером к Брюнхильде (авентюры VI и VII) сам предложил королю, что он станет выдавать себя за его человека и делать вид, будто служит ему как своему господину, - этот обман может способствовать, по его мнению, успеху сватовства. Конечно, тут имеется существенная разница: Гунтер и Зигфрид прикидывались один - господином, другой - его вассалом, тогда как Брюнхильда верила, что это так и есть на самом деле [25]. Что касается Кримхильды, то она, по-видимому, вообще не знала об этой выдумке, и высокомерные притязания Брюнхильды не могли ее не задеть. И все же внезапная ярость Кримхильды не представляется мне вполне мотивированной [26], во всяком случае если всецело довериться переводу Ю. Б. Корнеева.
Обратимся к более ранним событиям, которые подготовили конфликт XIV авентюры. Постараемся при этом выяснить, какие социальное термины применялись к Зигфриду. Когда они вместе с Гунтером приплыли в Исландию и он выдал себя за вассала Гунтера, это было им выражено такими словами: "Gunther si min herre, und ich si sin man", "пусть Гунтер будет моим господином, а я - его человеком (вассалом)", говорит Зигфрид (строфа 386). Они уславливаются ввести в заблуждение Брюнхильду, и Зигфрид служит Гунтеру (diente). По прибытии в Изенштейн он ведет под уздцы его коня (строфы 396, 397, 398). Вышедшая к ним Брюнхильда обращается было с приветствием сперва к Зигфриду, но тот отклоняет эту честь и спешит уведомить ее: "мой господин (сеньор) стоит впереди", и указывает на Гунтера ("скромным вассалом" он именует себя лишь в переводе Ю. Б. Корнеева, строфа 420). Брюнхильда принимает эту терминологию: "ist er din herre unt bistu sin man" (строфа 423).
После состязания с Гунтером (т. с. с Зигфридом, который, скрываясь под плащом-невидимкой, совершает вместо Гунтера богатырский подвиг) побежденная Брюнхильда объявляет своей родне и людям, что отныне они - подданные вормсского короля (undertan, строфа 466), и те в знак подданства преклоняют перед ним колени (строфа 467). Меж тем хитроумный Зигфрид, спрятав плащ-невидимку, вновь появляется при дворе и, прикидываясь неосведомленным, спрашивает "своего господина", скоро ли начнутся состязания (строфа 471, но в оригинале нет слов "ваш вассал" и "мой владыка"). Прежде чем дать согласие на отъезд в Бургундию, Брюнхильда собирает для совета своих "родичей и людей (mage unde man, строфы 475, 476), а Зигфрид тем временем спешит в страну нибелунгов, чтобы привести подмогу Гунтеру, и велит ему сказать королеве, что это он, Гунтер, его послал. Вскоре Зигфрид возвращается с отрядом нибелунгов, и на вопрос Брюнхильды Гунтер отвечает: "это мои люди (ez sint mine man, строфа 509), отставшие от меня в пути". Брюнхильда приветствует прибывших, но Зигфрида - "иначе, чем остальных" (строфа 511) [27].
В X авентюре описаны прибытие Гунтера с женою в Вормс и помолвка Зигфрида с Кримхильдой. Все садятся за стол, и тут Брюнхильда заплакала при виде Зигфрида, усевшегося близ Кримхильды. На вопрос Гунтера о причине ее огорчения его жена отвечает: "Могу ль не лить я слез, // Коль тяжкую обиду мой муж сестре нанес, // За своего вассала ее решив отдать? // Как, видя рядом с ней его, от горя не рыдать?" (строфа 620). Не будем вдаваться в гадания, чем на самом деле вызвало горе Брюнхильды: оскорбленной сословной гордынею или же тем, что Зигфрид (которого она знала раньше и любила, согласно преданиям, предшествующим "Песни о нибелунгах") отверг ее любовь? Возмущение Брюнхильды так велико, что она объявляет мужу: "Охотнее всего я бы со стыда убежала отсюда" (строфа 622) [28]. Мне сейчас важен лишь примененный ею к Зигфриду Термин eigenholde. Значение этого термина - не "вассал", а "несвободный", "зависимый", "холоп".
Итак, уже не man, но eigenholde! Гунтеру приходится открыть Брюнхильде, что Зигфрид, как и сам он, - могучий король, владелец многих бургов и обширной страны, а потому вполне достоин быть мужем его сестры (строфа 623). Но что бы ни говорил Гунтер, Брюнхильда продолжала печалиться (строфа 624), - нужно ли другое доказательство того, что истинная причина ее горя была скрыта? Заметим: Брюнхильда уже знает, что Зигфрид на самом доле не вассал и тем более не холоп Гунтера.
Следующая сцена, привлекающая наше внимание, происходит десять лет спустя после описанных событий. Брюнхильда задается вопросом: почему Зигфрид, eigen man ее и Гунтера, так долго не был у них на службе? (строфа 724). Опять-таки, не "вассал" (man), a - "собственный человек", "несвободный слуга"! Она побуждает Гунтера пригласить Зигфрида с Кримхильдой в Вормс, и король в конце концов уступает ее просьбам, но не потому, что Зигфрид якобы должен ему служить, а только вследствие ее настойчивости. Он посылает за ним 30 своих людей (man), знатных вассалов, во главе с графом Гере. Прибывших в Бургундию Зигфрида с Кримхильдой принимают с великими почестями. Во время пира Брюнхильде при взгляде на Зигфрида пришла в голову мысль, что "никогда не было столь же могучего холопа (eigenholde - не "вассала", как в переводе!), и она все еще была к нему благосклонна" (строфа 803).
Что все это нам дает? Зигфрид в свое время выдавал себя за вассала (man) Гунтера, - подобными же вассалами были и все другие знатные лица и рыцари в окружении бургундского короля. Но Брюнхильда упорно именует его "холопом", "несвободным слугой", "зависимым человеком" (eigenholde). И если в первом термине не содержится никакого принижения свободы и благородства лица, являющегося вассалом, то второй термин, равно как и аналогичный ему термин eigen man, имеет сильнейший уничижительный смысл, будучи применен к такому человеку, как Зигфрид! Переводчик не учел этого различия, и везде, где в сцепе ссоры королев он называет Зигфрида "вассалом", "подданным", нужно читать "холоп", "несвободный".
Вполне естественно, Кримхильда была жестоко оскорблена, - ведь, помимо всего прочего, сцена эта, как и следующая за нею сцена у врат храма, происходила публично, при многочисленных свидетелях (дамы поссорились во время рыцарского турнира), и вот, при всем дворе муж Кримхилъды назван "зависимым слугой"! Такое оскорбление, нанесенное на людях, несмываемо [29]. Нужно еще учесть, что в ту эпоху слово сохраняло магическую роль: верили, что оно способно воздействовать на человека, которому адресовано, и подобно тому как похвала может быть благотворной для его существа, хула оказывает на оскорбленного свое зловредное влияние. Внутренняя целостность личности могла пострадать от уничижительной клички. Это делает более понятной бурную реакцию Кримхильды.
В переводе Ю. Б. Корнеева острота ситуации скрыта нечеткостью, я бы позволил себе сказать, неаккуратностью терминологии. Вот Кримхильда, грозясь войти в собор первой, заявляет: "Сегодня ж ты увидишь, что выше родом я..." (строфа 828). Но речь идет уже не о том, кто высокороднее, в подлиннике стоит совсем другое: "daz ich bin abelvri" - "что я свободнорожденная" (или: "благородна и свободна"). Это заявление может показаться странным: кто же не знает, что родная сестра короля - свободная? Но женщина, вступая в брак, приобретала юридический статус мужа, и поскольку Зигфрид был назван "несвободным слугой", то и жену его тем самым признали зависимой. И поэтому совершенно логично Брюнхильда заявляет Кримхильде: "Не хочешь быть рабой, // Так с дамами своими в собор нейди со мной..." (строфа 830, перевод М. И. Кудряшова). Согласитесь, что эти слова имеют иной смысл, нежели тот, который содержится в переводе Ю. Б. Корнеева: "Коль ты убеждена, / Что верностью вассальной пренебрегать вольна..." Вассальная верность - верность свободного человека. Здесь же речь идет о рабыне, холопке, а не о жене вассала, ленника. Вот до чего дошло дело! Немного раньше, если верить Ю. Б. Корнееву, Кримхильда говорит Брюнхильде:
"Вот что еще мне странно: коль впрямь он ленник твой
И ты повелеваешь по праву им и мной,
Как он посмел так долго вам дани не платить?.."
(строфа 825)
Но и здесь в переводе оказались смазанными решающие смысловые понятия: вместо "ленника" нужно читать "холоп" ("крепостной", din eigen), а вместо "дани" - "чинш" (zins), т. е. платеж, который взимался с зависимого крестьянина. Собственно, последняя строка должна выглядеть следующим образом: "как долго он сидел [на участке земли, в своем владении], не платя оброка". Зигфрид приравнен к простому крестьянину, к оброчному мужику! Точно так же в строфе 838 слова Брюнхильды "Пускай супруга ленника даст госпоже пройти" в оригинале звучат так: "холопке (eigen diu) никогда не пройти перед королевой".
...Я предвижу возражение: "перед нами поэтический текст, а не юридический документ и ваши терминологические тонкости тут ни к чему!" Переводчику оттенки социально-правового словаря "Песни о нибелунгах" действительно показались несущественными, и он ими полностью пренебрег. Весь вопрос, однако, заключается в том, так ли относились к терминологии эпопеи ее автор и современная ему аудитория? Термины eigen man, eigenholde встречаются во всей обширной поэме исключительно в приведенных сейчас местах, ни к кому, кроме Зигфрида, они не прилагаются. Как я уже подчеркивал ранее, люди низкого социального положения в круг обозрения поэта вообще не включались, - тем резче и выразительное на общем благородно-куртуазном фоне эпопеи должны были прозвучать эти клички-пощечины: "холоп", "слуга", "крепостной", "раба". Необходимо, далее, иметь в виду, что в феодальном сознании право занимало огромное место; впрочем, значение юридического аспекта жизни демонстрируется чуть ли не в каждой авентюре "Песни о нибелунгах" [30]. Поэзия и право, столь далекие друг от друга в нашем мышлении, были, напротив, тесно связаны в духовной культуре средних веков, и эту ее "синкретичность" нельзя упускать из вида.
Резюмируя, нужно признать, что переводчик, не потрудившись поинтересоваться, каково действительное содержание употребляемых в песни социальных терминов, в частности применительно к Зигфриду, и толкуя их наобум, крайне приблизительно, тем самым лишил себя возможности понять и подлинный смысл всей сцены, столь важной для основного конфликта эпопеи.
