ЖЕЛАЛ ЛИ ХАГЕН СМЕРТИ ГУНТЕРА?
Заключительная сцена "Песни о нибелунгах" - гибель Гунтера и Хагена от руки жаждущей мести Кримхилъды - интерпретирована переводчиком таким образом, Кримхильда требует от Хагена возвратить сокровища, некогда у нее отобранные, тот отказывается, заявляя, что до тех пор, пока жив кто-либо из бургундских королей-братьев, он будет молчать о местоположении клада. Тогда Кримхильда со словами: "От клятвы освобожу я вас" велит обезглавить Гунтера и предъявляет его окровавленную голову Хагену. Тот торжествует: теперь никто не знает, где клад, а он тайны не выдаст. Кримхильда самолично отрубает ему голову, убедившись, что клада ей не добыть.
Обоснованно ли такое толкование? Если исходить из того, что нечто подобное изображено и в скандинавском варианте легенды о гибели Гьюкунгов, то положительный ответ кажется правильным [31]. Правда, при сопоставлении обеих версий, видно, что Гунтер (исл. Гуннар) и Хаген (исл. Хёгни) поменялись ролями: в "Эдде" Гуннар выставляет требование смерти Хёгни как условие выдачи клада, а в немецкой эпопее Хаген заявляет, что не откроет тайны, пока жив Гунтер. Но коллизия та же самая.
И тем не менее я сомневаюсь в убедительности такой интерпретации этого места в "Песни о нибелунгах". Причина моих сомнений состоит прежде всего в том, что в ряде пунктов перевод неточен. Сравним текст Ю. Б. Корнеева с подстрочным переводом.
2368
Лишь усмехнулся Хаген: "Не след меня стращать.
Поклялся вашим братьям о кладе я молчать,
Покамест не узнаю, что умерли все трое,
И где он - этого я вам до гроба не открою". Сказал тогда мрачный Хаген: "Пустая это речь, благородная королева. Я поклялся, что не покажу клада. Пока жив хоть один из моих господ, я никому клада не отдам".
2369
Она в ответ: "От клятвы освобожу я вас",
И обезглавить брата велела сей же час,
И к Хагену обратно вернулась поскорей,
Отрубленную голову влача за шелк кудрей. "Я положу этому конец", - сказала благородная дама, она велела умертвить брата. Ему отсекли голову; за волосы она принесла ее герою из Тронье, и было это ему большим горем.
Мы можем убедиться, что Хаген в действительности не говорил, что он якобы поклялся молчать о кладе покамест не узнает о смерти всех трех братьев (Гунтера, Гизельхера и Гернота, - два последних уже погибли в бою с гуннами). При этом в переводе Ю. Б. Корнеева появляется несообразность: Хаген якобы поклялся молчать о кладе до тех пор, пока живы братья, и вместе с тем заявляет, что не откроет этой тайны "до гроба"! Хаген поклялся в другом: не раскрывать тайны. Мысль его проста: пока живы короли, они - хозяева клада. Поэтому и сама Кримхильда не понимает слов Хагена так, как истолковывает их переводчик ("От клятвы освобожу я вас"), она просто-напросто "кладет конец" многолетней вражде, доводя ее до желаемого ею рокового конца, и велит отрубить голову Гунтеру не для того, чтобы заставить Хагена говорить, а мстя за убийство Зигфрида, соучастником которого был ее брат. Хаген испытывает горе при виде отрубленной головы своего господина (о чем перевод умалчивает).
Я хотел бы быть понятым правильно. Я не настаиваю на том, что в "Песни о нибелунгах" вовсе отсутствует какой бы то ни было след старого мотива, который с предельной выразительностью виден в "Гренландской Песни об Атли": умерщвление одного из владельцев клада как условие выдачи сокровища и глумление оставшегося в живых над обманутым убийцей. Я предполагаю другое: этот мотив известен автору эпопеи (см. строфы 2370-2371), и он с ним считается; но мотив этот существенно ослаблен и частично переработан. Причина такой, пусть неполной трансформации понятна: немецкая рыцарская эпопея была создана (пересоздана с использованием старых песен) в совсем другой идеологической среде, нежели эддические песни. Языческая этика в "Песни о нибелунгах" неизбежно подверглась значительным коррективам. Если в "Старшей Эдде" брат мог потребовать смерти брата (Хёгни и Гуннар - братья) для того, чтобы затем бросить жадному тирану Атли гордый вызов: "ты радости // так не увидишь, // как не увидишь // ты наших сокровищ!" - то можно ли предположить, что Хаген - старший вассал Гунтера поставил бы такое же условие? Хаген не говорит Кримхильде: сперва убей моего сеньора, и не намекает на подобную возможность. Это было бы противно всем нормам феодального поведения, самой черной изменой, какую только можно было домыслить в обществе, строившемся на отношениях личной верности и покровительства. Хаген, конечно, хотел умереть честным и оставить по себе память, незапятнанную славой Иуды. Как же мог он подстрекать Кримхильду умертвить его господина? Такая мысль не могла прийти автору "Песни о нибелунгах". Убийство брата его собственной сестрой ужасает Хагена, и он совершенно точно, в категориях своего времени, называет ее valandinne, "дьяволицей", ибо на такое злодейство мог отважиться лишь тот, кем завладел дьявол [32]. Кримхильда попрала все законы - и человеческие и божьи, и Хильдебранд тут же ее карает ударом меча. Между тем смерть Хагена, "лучшего из героев", оплакивает даже его враг Этцель.
Старая тема принесения в жертву брата для сохранения магического клада уже с трудом обнаруживается в финале "Песни о нибелунгах". Она переплетена с новыми мотивами, продиктованными рыцарской этикой, деформирована ими, и последние преобладают. Я полагаю, что при переводе этого очень ответственного места надлежало бы возможно ближе держаться смысла подлинника и не давать столь прямолинейной его трактовки, которая оказывается в вопиющем противоречии с нравственными установками и идеалами рыцарского эпоса.
"ОСТРОВ" ЛИ ИСЛАНДИЯ?
В первой части "Песни о нибелунгах" как бы сопоставлены - и противопоставлены - два мира: реальный, современный автору и сказочно-легендарный. Первый мир - Бургундия, точнее, вормсский двор с его куртуазно-рыцарственным бытом. Этот мир изображен в высшей степени конкретно и наглядно, автор видит его во всех деталях и красках. Поведение людей в этом мире реально и правдоподобно, при всей его поэтизации. Другой мир - родина Зигфрида и родина Брюнхильды. Здесь возможны всяческие чудеса - поединок с драконом и с богатыршей, добывание клада и плаща-невидимки, покорение чудесных нибелунгов. Герои этого мира обладают особыми качествами, непобедимостью, неуязвимостью, сверхчеловеческой силою и непоколебимым бесстрашием. Естественно, что в атмосфере бургундского двора выходцы из мира легенды, Зигфрид и Брюнхильда, не могут органически прижиться, и несмотря на заключенные ими браки с вормсцами, они остаются в нем чужаками. Зигфрид погибает, Брюнхильда исчезает из поля зрения эпопеи после того как сыграла свою роль в разжигании рокового конфликта [33].
Но столь же чуждыми и непонятными были и самые страны, откуда явились в Вормс эти герои. В то время как Австрия, а отчасти и Бургундия (хотя и в меньшей мере, поскольку, как полагают, автор "Песни о нибелунгах" родом был с Дуная), рисуются в эпопее как реальные пространства, с городами, замками, путями сообщения, лесами, - Нидерланды, Исландия, Норвегия остаются для поэта не более как туманными географическими названиями. Их он не "видит" так, как видит области Центральной Европы.
Если представления о Севере у жителей континентальной части Европы в средние века вообще были довольно расплывчаты и неопределенны, то автор "Песни о нибелунгах", недостаточно осведомленный о географии за пределами Австрии, о Норвегии, Исландии и Нидерландах знает до крайности мало. Достаточно сказать, что Нидерланды и страна сказочных нибелунгов поначалу фигурируют в эпопее в качестве двух разных областей: первая - родина Зигфрида, где правит его отец, вторая - место его юношеских приключений, страна, в которой герой захватил богатый клад, приобрел плащ-невидимку и верных воинов-богатырей. Страна нибелунгов однажды в песни ассоциируется с Норвегией (строфа 739). Но затем оказывается, что Норвегия, страна нибелунгов и Нидерланды - одно и то же. Так можно понять расплывчатые географические указания в XI авентюре песни (ср. строфы 708 и 721), в следующей авантюре эти страны окончательно сливаются воедино; когда же после гибели сына убитый горем король Нидерландов Зигмунд уезжает домой, то он направляется в страну нибелунгов (ср. строфы 1085 и 1098). Весьма неясно мыслится поэту и путь в эти страны: в Исландию нужно плыть на корабле в течение 12 дней, в Норвегию же скачут верхом. Из Исландии до Норвегии - расстояние в "сто с лишним длинных миль" (строфа 484).
В этих далеких областях локализуются те эпизоды эпопеи, которые отмечены наибольшей сказочностью: подвиги юного Зигфрида, сватовство Гунтера к Брюнхильде и т. п. Отправляясь на север, герои песни перемещаются как бы в другое время: из куртуазной современности они попадают в седую эпическую старину. Туманность топографии Северной Европы находится в прямой связи с особым характером, фантастичностью действий, развертывающихся здесь, и со специфическим временем, в котором эти действия протекают.
Страны Севера в песни скорее упомянуты, нежели охарактеризованы, что они собою представляют, - остается неизвестным. В частности, об Исландии сказано, собственно, лишь то, что в ней расположен бург Изенштейн, в котором жила Брюнхильда до сватовства Гунтера, и что имеются также и другие бурги. Однако то, что Исландия - остров, по-видимому, неизвестно автору эпопеи. Во всяком случае он ни разу ее островом не называет. При первом упоминании имени Брюнхильды сказано только, что она живет "за морем" (строфа 326), а далее говорится весьма неопределенно о "стране Брюнхильды". Жители этой страны ни разу не названы "исландцами".
В переводе М. И. Кудряшева эта неопределенность полностью сохранена. В переводе Ю. Б. Корнеева она почему-то утрачена: в тексте "Песни о нибелунгах" то и дело Исландия именуется "островом", а население ее - "островитянами" и "исландцами" (строфы 326, 382, 383, 408, 444, 476 и др.).
Это может показаться мелочью. Но разве не имеет значения для верного понимания памятника литературы прошлого то, что знал и чего не знал автор? Мало того, как уже было отмечено, самая туманность, неясность представлений автора песни о северной периферии Европы приобретает в контексте художественного целого определенную функцию, и с этим необходимо считаться.
СЛОВА И КРАСКИ
Автор "Песни о нибелунгах" видит мир красочным и ярким. Все им описываемое предстает перед нами объемным и живым, и одно из средств, при помощи которых поэту удается добиться "эффекта присутствия", заключается в том, что он щедро делится с нами своими зрительными впечатлениями. Драгоценные камни, жаркое золото, сияющие на солнце шлемы и панцири, роскошные цветные одеяния, боевые значки, штандарты - ничто не ускользает от его взора. Чрезвычайно внимателен поэт и к физическому облику людей, населяющих эпопею. Их внешность не очень-то индивидуализирована, эпические герои - прежде всего типы: зато они изображены так, что кажутся сошедшими с книжной миниатюры. Это сравнение подсказано самим автором. В V авентюре, рассказывая о первой встрече Зигфрида с Кримхильдой, он замечает:
У Зигмунда на диво пригожий сын возрос.
Казался он картиной, которую нанес
Художник на пергамент искусною рукой.
(строфа 286, перевод Ю. Б. Корнеева)
И это замечание не остается неким общим местом, каких много в средневековой литературе. Принцип "работы красками" нашего поэта аналогичен практике книжных миниатюристов. Он не смешивает разные тона, но применяет их в чистом виде. Излюбленные его цвета - золотой, красный, белый, хотя встречаются и другие тональности. Поэт охотно, я бы даже сказал, последовательно, прибегает к красочным контрастам.
Вот, например, картина прибытия Гунтера со спутниками в Исландию. Они высадились на берег и скачут к замку Изенштейн. Их четверо, и кони их "белоснежны". Но если одежды Гунтера и Зигфрида того же белого цвета, то наряд второй пары - Хагена и Данкварта был "черно-вороной" (строфы 399, 402). Этот контраст цветов четко выражен в переводе. Жаль, что "живописная манера" автора не воспроизводится в других случаях. Так, в строфе, непосредственно предшествующей процитированным словам о миниатюре, мы читаем: "То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака" (строфа 285), - имеется в виду душевное сокрушение Зигфрида, уверенного, что Кримхильда не отвечает взаимностью на его чувство. Но так сказано у Ю. Б. Корнеева, автор же эпопеи не называет этих физических состояний, а дает их визуальное выражение: "Он становился то бледным, то красным". Поэт предпочитает видеть своего героя не изнутри, а снаружи, и передает его страдания живописными средствами. Переход к сравнению Зигфрида с картинкой на пергаменте драгоценной рукописи кажется в высшей степени естественным и закономерным.
То, что здесь мы имеем дело не с изолированным эпизодом, а художественным видением поэта, может быть подтверждено другими примерами. Ограничусь одним. Тело злодейски убитого Зигфрида враги бросают у дверей опочивальни Кримхильды, где она его и находит.
За дверь Кримхильда вышла на мертвеца взглянуть,
И голову герою приподняла чуть-чуть,
И мужа опознала, хоть мукой искажен
И весь в крови был лик того, кто Зигмундом рожден.
(строфа 1011, перевод Ю. Б. Корнеева)
Оставляя в стороне неточность, которая не имеет отношения к обсуждаемому сейчас предмету (а именно, что Кримхильда не "вышла", а "велела отвести себя", - королева!), я хочу подчеркнуть красочные детали, которые, к сожалению, пропали при переводе. Кримхильда приподнимает "прекрасную голову" убитого "своею очень белою рукой", "и сколь ни был он красен от крови, она тотчас узнала его". Опять контраст белого и красного! И почти в тех же выражениях эта сцена повторяется немного спустя при погребении героя. "Королеву привели туда, где он лежал. Его красивую голову подняла она своего белоснежною рукой и облобызала покойного, доблестного благородного рыцаря. Ее светлые глаза от тоски плакали кровью" (строфа 1069). Переводчик недостаточно чувствителен к этим важным особенностям авторской эстетики.
* * *
Сказанного, мне кажется, вполне достаточно для того, чтобы сделать некоторые выводы. В мои цели не входило рецензирование или корректирование данного перевода. Мне представлялось важным вскрыть принципы, которыми руководствовался интерпретатор произведения средневековой литературы. Переводчик подошел к памятнику словесности далекой эпохи так, как если б перед ним была поэма, созданная в наши дни, с автором которой он говорит на общем языке современников. При переводе такой поэмы, может быть, и нет необходимости в предварительных специальных изысканиях, и ничто не нуждается в особых разъяснениях. Боюсь, переводчику не показалось нужным поинтересоваться обычаями, правом, эстетикой, нравственностью людей, которые жили во времена сочинения "Песни о нибелунгах". Во всяком случае изучение его перевода не заставляет думать, что Ю. Б. Корнеев испытал подобный интерес. И дело тут не в небрежности одной, - дело, по-видимому, в исходных позициях. Можно с равным успехом переводить художественные произведения всех времен и народов, ибо люди всегда одинаковы, - вот эта предпосылка, осознанна она или нет.
Да, у нас немало общего с людьми других эпох, и только благодаря этой всеобщности рода людского возможен "диалог" на почве истории культуры. Не будь этого общего, - не было бы и интереса к литературе и к жизни цивилизаций далеких времен. Но знание их культуры не дается само собой, потребны огромные интеллектуальные усилия для проникновения внутрь этой чужой для нас, непривычной и во многом необычной (т. е. не такой, как наша собственная культура) духовной сферы. Здесь видимость ясности и понимания намного опаснее откровенного признания непонятности.
Литературное произведение возникает в силовом поле культуры как целого и с большей или меньшей полнотой отражает в себе характерные для этой целостности черты. Поэтому постижение художественного творения самого по себе, вне "дифференцированного единства всей культуры эпохи" (М. М. Бахтин), - невозможно, "Песнь о нибелунгах" в этом отношении в высшей степени показательна, столь многими нервами соединено ее содержание с нравственными нормами, правовыми установлениями, обычаями, религией, бытом, идеями о красоте, господствовавшими в те времена. Самые разные аспекты средневековой картины мира объединились в этом грандиозном художественном памятнике, и его интерпретатору не обойтись без попытки как-то "войти", "вжиться" в культуру, породившую "Песнь о нибелунгах".
Как и всякое выдающееся создание человеческого духа, песнь выходит за рамки своего только времени и сохраняет живые связи с культурной традицией предшествующего периода. "Песнь о нибелунгах" непонятна, если не знать эддических песен, "Саги о Вёльсунгах" и сказаний о Дитрихе Бернском. Немецкая рыцарская эпопея начала XIII в. многопланова: наряду с современностью в нее включено и далекое прошлое, да и самое это прошлое оказывается сложным сплавом преданий о событиях эпохи Великого переселения народов с мифом и сказкой. Эта много- и разноплановость, разумеется, не представлена в песни в виде смешения самостоятельных слоев или кусков; филологи, пытавшиеся их вычленить, долгое время не обращали внимания на то, что в контексте эпопеи слои эти, так и не слившись воедино, приобрели особые функции, что их сочетание в рамках художественного целого сообщает ему как бы новое измерение.
Но поэтому приходится призадуматься над тем, одинаковы ли способ изложения, стилистика, подход к материалу, самый отбор его в разных частях эпопеи, связанных с теми или иными пластами предания о нибелунгах. Уже на частном и, на первый взгляд, несущественном примере "Исландии", как она преподнесена в песни, можно было увидеть, что подобная проблема действительно существует и требует внимания интерпретатора. Видимо, в художественном творении нет мелочей, - все вплетается в ткань поэтического целого, и любой оттенок мысли или поворот ее, каждое слово и выражение, которые невнимательному читателю покажутся второстепенными, могут приобрести свое значение [34]. Не буду возвращаться за доказательством к уже приведенным примерам пренебрежения переводчиком "Песни о нибелунгах" этой истиной, лишь замечу, что число их, увы, нетрудно было бы увеличить...
Не исключено, Ю. Б. Корнеев возразит мне, что "не всякое слово в строфу впишется". Верно, отнюдь не все тонкости, которые нетрудно выразить в подстрочном переводе или в комментарии, столь же легко ложатся в жесткий стихотворный размер. И мне вовсе не хотелось бы предстать в глазах Ю. Б. Корнеева или читателей в роли этакого педанта, который вылавливает ляпсусы и придирается к мелочам, не допуская со стороны переводчика ни малейшей поэтической вольности. Речь идет о другом, куда более принципиальном вопросе: как подходить к переводу памятника культуры прошлого? Нужны ли для этой интерпретации какие-то знания, кроме версификаторского умения и владения языком? Каково должно быть обращение с литературным памятником, созданным в системе иной культуры, нежели та, к которой принадлежит истолкователь? Необходимо ли считаться с особенностями мысли и стилистики такого памятника? При каких условиях возможно наше действительное, а не мнимое знакомство с духовным миром другой культуры? Вот кардинальная проблема, от решения которой зависит качество, верность истолкования переводимого памятника, и эта проблема, разумеется, выходит далеко за рамки обсуждения данного перевода, - перевод "Песни о нибелунгах" занимал меня именно в таком широком плане [35].
Примечания
1. "Песнь о нибелунгах". В кн.: "Беовульф, Старшая Эдда, Песнь о нибелунгах". - "Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Литература Древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения, XVII и XVIII веков". М., "Художественная литература", 1975.
2. "Песнь о Нибелунгах", с введением и примечаниями, с средневерхненемецкого размером подлинника перевел М. И. Кудряшев. СПб., 1889.
3. На языке оригинала использовано издание: "Das Nibelungenlied". Nach der Ausgabe von Karl Bartsch hg. von Helmut de Boor. 20. revid. Aufl, F. A. Brockhaus. Wiesbaden, 1972.
4. Зигфрид действительно не говорил об этом своей жене, но то, что он подарил ей кольцо и пояс Брюнхильды, было достаточно веским свидетельством в пользу обвинении, выдвинутых Кримхильдой. Пояс служил символом невинности. Следовательно, Зигфрид был намерен клятвенно опровергнуть лишь подозрение в произнесении им позорных для Брюнхильды слов, а не самый факт - происшедшее в опочивальне Гунтера.
5. Я оборвал цитату, далее в строфе 1438 читаем: "Зато уж принял гуннов учтивее король, // Чем принимал других послов когда-нибудь дотоль". Это переведено неточно; в подлиннике сказано: "Он принял гостей, как всегда надлежит дружески приветствовать послов в стране другого короля", - и неверно вообще, так как Рюдегера, как мы уже видели, Гунтер принимал еще более сердечно и торжественно
6. Когда Гунтер хотел послать Хагена послом, тот "отмахнулся" (строфа 531), что в высшей степени неучтиво по отношению к королю. В подлиннике "отвечал". "Оживление" текста?!
7. Неудачно и выражение: "исподтишка // Посмеивался с Хагеном ее жених слегка" (строфа 521), - в оригинале просто "рассмеялись". Смех исподтишка недостоин короля.
8. Описание пышного празднества, которым ознаменовалось бракосочетание Зигфрида с Кримхильдой и Гунтера с Брюнхильдой, автор эпопеи заканчивает сентенцией: "si kunden herliche leben" (строфа 688). Перевод: "Умели жить в те дни!" ослабляет специфический смысл этих слов, подчеркивающих княжеский, присущий господам образ жизни.
9. Кстати, чуть выше гунны, струсившие при виде Хагена и Фолькера, переглядываются между собой. В подлиннике сказано: "Гордые бойцы переглянулись" (строфа 1792). Показательно, с точки зрения средневековой "этикетности", что подобные устойчивые определения сохраняются даже там, где они противоречат фактической стороне дела.
10. См.: P. Wapnewski. Rudigers Schild. Zur 37. Aventiure des NibeIungenliedes. - "Euphorion", 54. Bd. 4. H., 1960.
11. Cм. "Das Nibelungenlied", S. 308, Anm.
12. Таково же понятие "совесть". Переводчик вводит его в заключительной сцене эпопеи. Все герои погибли, Кримхильда отрубает голову Хагену. Этцель горестно восклицает: "...смерть его, хоть он мой враг, мне совесть тяготит" (строфа 2374). Почему?! Гуннский владыка не причастен к его убийству. В оригинале сказано: "мне все же очень жаль его".
13. Бургундский посол, приглашая Зигфрида в Вормс, говорит, в переводе Ю. Б. Корнеева: "Грех... не дать согласья" (строфа 752), В оригинале: "не должны вы отказываться".
14. Перевод М. И. Кудряшева тоже неверный.
15. Такую же неточность допустил и М. И. Кудряшев: "Сам дьявол от девицы живым не убежит!"
16. Неудачно выражено в переводе Ю. Б. Корнеева обращение к Господу в строфе 2096: "Тогда я вас и Бога лишь об одном молю...". В оригинале: "да внушит вам Бог, чтоб вы поступили по чести". Христианин никак не мог объединить в одном обращении человека и творца.
17. Показательно, что в сцене кончины Зигфрида поэт прибегает к образу борьбы героя со смертью, имеющей облик воина (строфа 998). В переводе Ю. Б. Корнеева это несколько смазано, в переводе М. И. Кудряшева в соответствии с оригиналом выглядит так: "Зигфрид боролся с смертью, был бой не долог их: // Да, смерти меч преострый сразил его в конец..."
18. Столь же сомнительно упоминание "сырой земли" (понятие, опять-таки чуждое германской поэзии) и в строфе 461.
19. См.: H. Kolb. Der Begriff der Minne und das Entstehen der hofischen Lyrik. - "Hermaea, Germanistische Forschungen", N. F., Bd. 4. Tubingen, 1958.
20. To же самое и в строфе 1224. Речь идет не о "народе", а о толчее.
21. Буквальный перевод: "Тому, кто ждал марки, было дано столько, что все бедняки могли жить в радости".
22. См. комментарий Г. де Боора. Ор. cit., S. 49.
23. Столь же диковинно заявление маркграфа Рюдегера, в переводе Ю. Б. Корнеева, о том, что некогда он "качал в колыбели" Кримхильду (строфа 1147). В оригинале: "я знал ее еще малым ребенком". Рыцарское ли дело - качать люльку?! А няньки на что?
24. Отвергнув просьбу Рюдегера освободить его от ленной присяги, Этцель, умоляя его о помощи, говорит: "я все тебе дам, и землю с бургами" (строфа 2158); в другой версии: "землю с людьми". В переводе Ю. Б. Корнеева читаем: "Нет, я назад ни земли, ни замки не возьму". Перевод неверен: Этцель хочет дать Рюдегеру владения, а не отказывается забрать их у него.
25. Верила? Это остается тоже не вполне ясным. Во всяком случае Брюнхильда приняла эту версию.
26. Ведь Зигфрпд не раз оказывал услуги Гунтеру, - выиграл для него войну против вторгшихся в Бургундию саксов и датчан, обеспечил успех сватовства к Брюнхильде, выполнял функции вестника при возвращении короля из Исландии. Разумеется, ни одна из этих услуг в действительности не была оказана Зигфридом потому, что он якобы был вассалом Гунтера, все они были проявлениями его дружелюбия, готовности помочь, равно как и стремления получить руку Кримхильды. Тем не менее, в условиях феодального общества такого рода услуги могли быть расценены как вассальная служба. См.: J. Szoverffy. Das Nibelungenlied. Strukturelle Beobachtungen und Zeitgeschichte. - "Wirkendes Wort", 15. Jg., 4. H., 1965, S. 235.
27. Немецкий комментатор полагает, что с нидерландцем она обошлась холоднее, так как, дав согласие на брак с Гунтером, принимала Зигфрида за "своего несвободного ленника". "Das Nibelungenlied", S. 90, Anm. Я сомневаюсь в правильности такого толкования: ведь прочие воины, которых она приветствовала якобы более сердечно, тоже считались вассалами Гунтера. Скорее нужно предположить, что Брюнхильда подозревала что-то несообразное в поведения Зигфрида и в его положении при Гунтере. Впрочем, возможно и совсем другое толкование: Брюнхильда приветствовала Зигфрида иначе, отличив от прочих, т. е. более сердечно.
28. Перевод Ю. Б. Корнеева: "Не будь я в вашей власти - ведь я в чужой стране, // Не подпустила вас бы я к ложу ни на шаг...", - неправилен; то, что Брюнхильда не ощущала себя подвластной мужу, раскроется во время скандальной сцены в брачную ночь, когда она именно "не подпустила" его к ложу! (строфы 634 след.).
29. В свою очередь и Брюнхильда, обвиненная Кримхильдой в том, что была наложницей Зигфрида, жалуется на публичность оскорбления: "как я... при всех (offenliche) оскорблена" (строфа 851).
30. См.: H. Mitteis. Rechtsprobleme im Nibelungenlied. - "Juristische Blatter", 74, 1952.
31. В "Гренландской Песни об Атли" (строфы 20-21) пленному Гуннару задают вопрос: "не хочет ли // готов властитель [т. е. Гуннар] золото дать, // откупиться от смерти", - а тот отвечает: "Пусть сердце Хёгни // в руке моей будет, // сердце кровавое, // сына конунга // острым ножом из груди исторгнуто". Увидев на блюде бестрепетное сердце Хёгни, Гуннар заявляет Атли, что тот не увидит сокровищ, потопленных в Рейне, ибо со смертью Хёгни исчез последний свидетель, а от самого Гуннара ничего не добьются (там же, строфы 26-27). Гуннар погибает в змеином рву. "Старшая Эдда", перевод А. И. Корсуна, ред., вступит, статья и комментарий М. И. Стеблин-Каменекого. М.- Л., 1963, стр. 139-140.
32. Н. Kuhn. Der Teufel im Nibelungenlied. Zu Gunthers und Kriemhilds Tod. - "Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche Literatur", 94. Bd., 4. H., 1965.
33. W. J. Schroder. Das Nibelungenlied. Versuch eincr Deutung. - "Beitrage zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur", 76. Bd., 1. H., 1954.
34. Вот еще одно место, смысл которого искажен переводчиком. В разгар боя между бургундами и гуннами Хаген начинает подстрекать нерешительного Этцеля. В частности, он обращается к нему с такими словами:
"...Не потому ль взъярился на меня ты,
Что Зигфрид Нидерландский, убитый мной когда-то,
Считаться, право, может сородичем твоим?
Еще задолго до тебя спала Кримхильда с ним.
(строфа 2023)
Право же, Зигфрид не может считаться родичем Этцеля, - он всего лишь первый муж его супруги. Какое же тут родство?! И Хаген говорит буквально следующее: "Дальнее родство тебя с Зигфридом связывает", т. е. никакое. Вот смысл этой строфы: "Нет родства между Этцелем и Зигфридом, который спал с Кримхильдой прежде, чем ты ее увидел; так почему же ты, злой король, злоумышляешь против меня?" Иными словами, убийство Хагеном Зигфрида никак не затрагивает чести Этцеля, и тот не обязан мстить ему. М. И. Кудряшев правильно понял и это место и отмечает "дальнее родство" Зигфрида. Сколь ни: слаб перевод этот с художественной точки зрения, он куда чаще верен подлиннику, нежели новый перевод.
35. Эти заметки выросли из работы над комментарием к изданию "Песни о нибепунгах" в "Библиотеке всемирной литературы". Комментарий этот опубликован, но все мои критические замечания, вызванные переводом Ю. Б. Корнеева, были изъяты; переводчик произвел лишь немногие и малосущественные поправки в тексте эпопеи. Не свидетельствует ли самый факт отклонения переводчиком пожеланий и замечаний о том, что его позиции коренным образом отличаются от тех, которые отстаиваю я в своих заметках? В этих условиях я посчитал возможным и целесообразным переработать в статью свои критические соображения и предать их печати.
|
